Москва Стр.2
На заводе, где работал наш сосед дядя Коля, муж тёти Ксены, сотрудникам и рабочим предлагали в подмосковье кусочки земли для посадки картофеля. Часть выделенной им земли они по-соседски предложили нам. Обычно эти земли использовались вдоль железных дорог. Пришлось маме вооружиться лопатой. Место для посадки картофеля располагалось у железнодорожного полотна ветки рижского направления. Помню, мы на семнадцатом номере трамвая доезжали до Рижского вокзала, садились в вагоны поезда с паровозом и проезжали по знаменитому мосту над каналом и плотиной в районе Щукино. На какой то маленькой станции без перрона мы сходили и шли вдоль насыпи в обратную сторону по ходу поезда. Как называлась станция не помню, ехали около часа. Чтобы посадить картошку нужно её дотащить на себе, и предварительно вскопать нетронутую целинную землю. Для меня весь этот поход был желанным увлекательным развлечением, хотя и приходилось тащить тяжелую поклажу. Зато открытое окно вагона поезда, дымок паровоза, тогда электричек по рижской дороге не было, стук колёс, проплывающие загородные пейзажи покрывали все тяжести этой поклажи. После ровного поля от насыпи внизу в обрыве протекала маленькая речушка. В августе картошку копали. Поездка в августе была с большим интересом, так как на месте в поле, после сбора картошки в сумки и мешки, варили её на костре и ели до сыта сколько могли. Обратный путь тоже был тяжёлым, хотелось унести картошки как можно больше.
В Москве во дворах вся земля не закрытая асфальтом тоже раскапывалась под огороды и мелкими клочками поделена между жильцами ещё в 42 году. Маленькие кусочки земли были чёрте чем перегорожены, любой проволокой, обрезками старых досок, ржавым листовым железом. Всё это далеко не украшало дворы. Наш двор дома 12 всегда был весь заасфальтирован, так как в глубине двора находилась одноэтажная кирпичная постройка с четырьмя двухстворчатыми воротами. Это был гараж для нескольких машин какой то организации. А вот соседние дворы, начиная от уголка Дурова до нас и после нас, были раскопаны под огороды. Конечно, с огородов выращенное воровалось, но даже тому, что оставалось люди, были рады.
В 45 году, летом в августе, я тоже был пойман в огороде дома номер 8. Мы были вдвоём с приятелем Женькой «Немцем». Немец – это его прозвище. У меня прозвище было «Руслан», так как считали, что Люда Аникина, проживающая на втором этаже в квартире номер 3, моя девочка, даже невеста и донимали дразнилкой: «Тили тили тесто, жених и невеста!». Был вечер, уже хорошо стемнело. В руках у меня был замечательный американский фонарик «кочерга». Этот фонарик привёз отец, он приехал в отпуск первый раз за всю войну. Фонарик светил очень ярко мощным узконаправленным лучом, высвечивая высокую соблазнительную ботву моркови на грядках. И мы решились, я впервые, полакомиться чужой морковкой. Двор без людей, мы одни. Пришлось распластаться и добираться до желаемой морковной ботвы ползком между грядок, так как тёмные и светящиеся окна, особенно верхних этажей, смотрели прямо на огород, а даже самая высокая ботва огородной растительности не укрывала нас. В войну дворовые заборы исчезли на дрова. Двор стал проходным с улицы Дурова в переулок с трамвайными линиями к Самотёчной площади вокруг сквера за уголком Дурова. Сейчас на этом месте проложена дорога, соединяющая Самотёчную площадь с Олимпийским проспектом, выделив комплекс зданий уголка в остров среди запруженных транспортом магистралей. Проходная тропинка огибала огород по краю двора. Не достигнув и половины пути в междурядье, мы совсем распластались и прижались к земле. На тропинке появилась тёмная фигура и остановилась напротив нас. Команда: «А ну, вылезайте!» - не сразу подняла нас на ноги, мы ещё плотней вжались в землю, надеясь в неё зарыться и считая, что это обращение не к нам. Обращение повторилось уже громче и с явно угрожающими нотками. Нам ничего не оставалось как подчиниться. Встали, подошли. Перед нами милиционер, в правой руке наган. Милиционер оказался нашим участковым. Мне было и страшно и очень стыдно. Больше терзал стыд, так как дома отец, вернулся с войны. Нервы не выдержали, я заревел, стал, всхлипывая, каяться, объясняя участковому причину рёва. Рёв и раскаивания подействовали, участковый прочёл нам нотацию и отпустил.