Ю. М. Рождественский.

Сталинград

    Через месяц, где-то в конце июля, наш состав прибыл в Сталинград. Город открылся неожиданно. Состав катился по рельсам в степи, потом поворот направо сквозь ложбину холма и вдруг прекрасный вид на город внизу, широкую реку и бескрайные просторы за рекой. Город располагался довольно узкой полосой вдоль Волги на несколько километров. Прекрасная панорама города стала возможной оттого, что степи расположены благодаря рельефу выше места расположения города, и поезд с холма медленно снижался к станции и вокзалу.

  Дальше провал в памяти, где и как нас высадили из вагонов, потом кого и  куда отправляли на постоянное местожительство, не помню. В результате нас пароходом забросили в большое село с названием Горный Балыклей.

    Горный Балыклей

    Село Горный Балыклей расположено на высоком правом берегу Волги в середине между Камышином и Сталинградом. Как прибыли в село тоже не помню. Память зацепилась с момента распределения нас эвакопунктом на жительство. Распределили нас в дом к учительнице. У неё было двое детей, муж на фронте. Дом двухэтажный. Нас, пять человек,  расположили в одной из комнат на втором этаже. Запомнились в комнате большой комод, белые стены большой печки и большая кровать на которой я Вера и Володя спали втроём. Мама и Тамара спали на полу.

  Горный Балыклей очень большое село, расположенное на правом высоком берегу Волги. От первых домов стоящих на берегу к воде нужно спускаться по крутому откосу. Завораживающий вид на широкую реку. Противоположный берег низкий с заливными лугами. Где то на той стороне село Нижний Балыклей.

  Дома в селе, как правило, на один манер, квадратные двухэтажные. Первый этаж низкий не деревянный оштукатуренный и обязательно побелен известью. Пол первого этажа либо на уровне земли, либо заглублен, окна маленькие низко над землёй. Помещения первого этажа используются для хозяйственных складских нужд хранения, там летом прохладно. Второй этаж для жилых помещений деревянный, высокий с большими окнами. Все окна со ставнями. Чтобы закрывать и открывать ставни, на втором этаже снаружи по периметру узкий  балконный настил. Очень редко у балкона были оградительные перила. Ставни двухстворчатые с металлическими затворами. Один конец затвора в маленькое отверстие проходил насквозь стену и щеколдой запирался изнутри.

  Улицы очень широкие, на которых кое-где виднелись островки жухлой травы, так как почва песчаная с примесью глины. Наезженная колея телег извилисто проходила по широкой улице, выбирая удобные участки не приспособленного для дороги рельефа. Телеги и машины, проезжая по колее, поднимали за собой дымовые завесы пыли.

  Каждый дом имел земельный надел, огороженный высоким деревянным или плетнёвым забором, с массивными воротами. Фасадная стенка каждого дома выходила на улицу, продолжая забор. У каждой калитки на врытых столбиках доска скамейка, на которой ближе к вечеру хозяева изредка лузгали семечки. Летом в нестерпимую жару ставни, ворота, калитки закрыты и с непроглядываемыми заборами каждый дом представлял собой непреступную крепость. Такое впечатление подчёркивалось, особенно в жаркий полдень, ещё и абсолютным безлюдьем. Прохожих на улицах всегда очень мало. Вся жизнь в основном протекала внутри огороженного забором надела.

  В центре села на широкой площади одноэтажные кирпичные дома, в которых располагались  различные административные учериждения: местная власть, школа, детский сад, библиотека, штаб и столовая войсковой части формировавшейся для фронта.

  В библиотеку я записался. На меня большое впечатление произвела книга «Что я видел», автор Житков. Книга большого формата, в жёстком переплёте, с цветными картинками. В ней, как бы от имени маленького мальчика, излагались события, происходившие с ним и в его семье, путешествия на поезде и пароходе, общение с природой и животными. Это очень мне нравилось, так как я был в его возрасте и все его откровения, удивления и впечатления меня так же волновали.

  Через переписку с тётей Женей Заборской мы узнали, что они со Светой благополучно доехали домой в Новосибирск. В письме тётя Женя очень настоятельно звала нас приезжать к ним. Уехать в Москву в то время было невозможно, въезд в Москву был запрещён. Надежды выехать в Москву нет, поэтому мама с Тамарой, поразмыслив, решились ехать в Новосибирск к Заборским. Железной дороги в Горном Балыклее нет, нужно до города Куйбышева добираться пароходом. Я с удовольствием предвкушал большое путешествие, тем более после прочтения книжки «Что я видел». Где-то в конце сентября мы собрались и, погрузив свой немногочисленный, легко уносимый скарб на телегу, поехали на пристань. Пристань располагалась поодаль от села, где был берег поположе. Разгрузившись, купили билеты и стали ждать прибытие парохода. Наконец он показался далеко вдали, но сначала мы увидели его дым. Кроме нас людей на пристани очень мало. Вдруг видим, по дороге к пристани едет велосипедист, дымя маленьким шлейфом пыли за собой. Подъехав к пристани, велосипедист, женщина почтальон с сумкой через плечо, подходит к маме и вручает ей свёрнутый листок. Это была телеграмма от бабушки Поли, она телеграфировала, что срочно выезжает к нам. Нам ничего не оставалось делать, как возвращаться обратно. Я чуть не плакал, когда, сидя на телеге, с дороги, уже с крутого косогора, видел, как к пристани швартуется пароход. Ещё немного, и пристань стало не видно. Мои предвкушения от дальнего путешествия не состоялись.

  Несмотря на полученную нами телеграмму, бабушка по каким то причинам так и не приехала. Получение телеграммы на пристани это фатальное событие в нашей семье. Если бы мы успели сесть на пароход, Тамара не погибла бы в Сталинграде. Но об этом потом.

  Не знаю почему, но хозяйка учительница обратно нас не приняла, и местные власти поселили в бесхозный заброшенный дом в конце улицы на берегу. Помню, от дома до крутого обрыва к реке было метров тридцать. Можно было сидеть на краю обрыва или прямо из окон дома любоваться видом реки и пространством на другом берегу.  Хозяев дома не было, мы поселились одни на втором этаже. Дом традиционной постройки, помню узкую лестницу туннель на второй этаж зажатую стенками. Поначалу было хорошо, мне нравилось выходить на балкон без перил открывать и закрывать ставни. С наступлением холодов в ноябре мы поняли, что в таком большом доме, продуваемом с реки всеми ветрами, в большой комнате с огромной печкой, пожирающей много дров, нам не перезимовать. Пришлось маме у местной власти выхлопотать нам переселение в другой дом, на этот раз очень маленький, низенький, но зато очень тёплый. Дом нетрадиционной постройки, однокомнатный, с холодными сенцами, большая русская печка занимала одну четверть площади комнаты. В двух стенах комнаты было по два маленьких окна, вдоль стен скамейки и две железных кровати, посредине стол с двумя табуретками. Огромная печка была замечательной, в доме в любые морозы было тепло. На печке мы спали втроём, я, Вера и Володя. Стол со скамейками был центром притяжения всей семьи. За столом коротали время, кушали, я выполнял школьные домашние задания и регулярно каждый день перед утренним умыванием вычёсывали гребешком на газету вшей из волос головы, с упоением прослушивая щелчок под ногтём, когда её, жирную гадину, давишь. После вычёсывания головы обязательно просматривались швы одежды. Не было случая, чтобы в швах не обнаруживали бельевых вшей и скопища отложенных ими гнид.  Мыла не было, мылись редко. Стирали и кипятили бельё в воде с дровяной  золой.

  Начали получать письма от отца. Находили друг друга через Москву, через бабушку Полю и родственников. Я тоже писал письма папе на фронт. Учился я во втором классе, писать уже мог. Конвертов не было, складывали листок письма треугольником. Письма на фронт отправлялись без марок. Было у меня в то время увлечение, я вырезал из газет и клеил в рисовальном альбоме карикатуры на немцев и их руководителей, Гитлера, Геббельса, Геринга. Эти карикатуры рисовались в основном художниками «Кукрыниксами».

  Хозяин маленького домика жил рядом в большом соседнем доме традиционной постройки. Видимо дом, в который он нас пустил жить, был временным, пока строился основной дом. Хозяин уже пожилой мужик, но ещё не старик. Частенько он нас угощал солёным арбузом. До этого я не знал, что арбузы могут быть солёными. Свежий арбуз лучше.

  В этом доме со мной произошёл смешной казус. Спали мы втроём на русской печке, я, Вера и Володя. Зима, тусклый свет керосиновой лампы, ложимся спать рано. По малой нужде нужно слезать с печки. Мама и Тамара ещё не спали. Они рассказывали, что я слез с печки, с закрытыми глазами прошёл к двери, ногами пощупал стоящий там валенок и пустил в него тугую струю. Наблюдая за мной, они подбежали и перенаправили меня в сторону предназначенного для этого ведра. Закончив дело, я опять залез на печку так и не проснувшись. Утром, когда мне всё рассказали, я мог вспомнить только то, как я щупал ногой валенок с полной уверенностью что обнаружил ведро. Хорош сон на тёплой русской печке.

  Не помню, по какой причине, но мы в конце зимы съехали из этого тёплого домика в совсем  плохой тоже маленький домик на другом конце села на улице поднимавшейся на крутизну холма. Это был домик бывшей бани. Домик очень маленький, одна узкая комната, низкий потолок, одно маленькое    низко расположенное окошко. Пол домика на уровне земли, очень маленькие холодные сенцы, двери низкие, взрослым приходилось наклоняться. Половину комнаты занимала русская печка, за печкой широкий топчан из досок, у окна маленький столик, две табуретки. В этом доме было тесно, неуютно и тоскливо. Однако жили, я выполнял уроки за маленьким столом,  ходил в школу, Тамара оставалась с Верой и Володей, мама устроилась работать официанткой в столовую военной части.