Москва
К Москве подъезжали с трепетным чувством. Прибыли к платформе Павелецкого вокзала. На перроне нас встречала бабушка Поля. Были объятия, радость и слёзы. Поклажа у нас небольшая, самое тяжёлое место почти полный мешок отменного узбекского урюка. Этот урюк в Москве выдавался нам порциями к чаю вместо конфет, и был славным угощением для всех посещаемых нас родственников. До дома добирались на грузовой машине. Точно помню, что я сидел в кузове и смотрел по сторонам проезжих улиц. Всё было захватывающе интересно.
В доме номер 12 по улице Дурова бабушка проживала уже не в подвальной квартире, так как там во время войны была организована котельная, в которой, кстати, бабушка работала истопником, а на последнем четвёртом этаже в очень маленькой узкой комнате четырёхкомнатной квартиры номер 7. В комнате стояли: стол у окна; у противоположных стен две кровати со сдвигом левой кровати, чтобы пройти сесть на стул у стола; за правой кроватью вдоль стены старинный буфет; в маленьком проходном коридорчике еле разместился гардероб. Когда открывали дверцы гардероба, пройти мимо уже было нельзя. За спинкой левой кровати размещался третий стул, второй стул стоял у стола напротив окна. Когда обедали, нас троих детей сажали за стол, а мама и бабушка сидели на кроватях, держа тарелки на весу, или обедали за столом по очереди. Комната напоминало купе в вагоне, между кроватями с трудом размещались два стула. Окно выходило во двор, шум проносившихся по улице трамваев был слышен гораздо меньше. В трёх других комнатах проживали ещё три семьи. В двух комнатах с окнами на шумную узкую улицу с трамвайными путями проживали две семьи. В угловой комнате за стеной нашего коридорчика жила семья из трех человек, их фамилия Мальтовы, тётя Ксена с дядей Колей и их сыном Славой, ровесником нашему Володе. В другой комнате на этой же стороне проживали Варзугины, тётя Маруся с мужем, тоже по имени дядя Коля, и дочь Вера, старше меня года на три. По нашей стороне с окнами во двор, тоже в маленькой узкой комнате, проживала Мария Николаевна, очень пожилая женщина, пенсионерка, бывшая учительница. Помню её всегда в халате сидящей на диване с книгой в руках и стаканом чая на столе, и очень редко за своим кухонным столом на общественной кухне. Она была учительницей русского языка и литературы. Я часто заходил к ней консультироваться и исполнял кое какие её просьбы, обычно что нибудь купить по её карточкам или керосин для примуса. Все двери комнат, общественной кухни и уборной выходили в небольшую квадратную тёмную прихожую с массивным парадным входом из двух двойных дверей. Между дверями полуметровое пространство с массивным железным крюком для внешней двери. Двери парадного входа выходили на площадку парадной лестницы. Вход на широкую парадную лестницу с фигурными перилами и витыми металлическими балясинами выходил на узкий тротуар узкой улицы Дурова. Когда открывалась половина массивной двойной двери парадной лестницы на тротуар, то мимо идущие прохожие вынуждены были останавливаться и ждать закрытия двери. Рядом с парадной дверью узенькая дверь в очень маленькую тесную уборную с чугунным унитазом, водяным, тоже чугунным, бачком с водой для слива и на цепи белой фигурной фаянсовой ручкой спуска воды. Узенькое окно уборной с металлической решёткой и матовым стеклом выходило на площадку парадной лестницы. Несуразная кухня находилась за комнатой Марии Николаевны. Несуразная потому, что половину площади занимала большая кирпичная печь с дымоходами от печей со всех нижних этажей. Печь стояла посредине, примыкая к стене комнаты Марии Николаевны, и для размещения четырёх кухонных столов и настенных посудных полок над ними оставались узкие закутки. В углу у окна маленькая овальная, но глубокая, чугунная раковина с водопроводным краном холодной воды. На кухне тоже две одинарные двери с промежутком между ними. Внешняя дверь в промежутке запиралась на массивный железный крючок. Эти двери – выход на лестничную площадку лестницы чёрного входа со стороны двора. Лестница чёрного входа узкая с простыми перилами и металлическими квадратными прутьями балясин, в середине лестничной шахты между пролётами сквозной колодец пустоты. Наш стол с полкой стоял в узком проходе между дверями чёрного входа и раковиной. Чтобы пропустить идущих к раковине и к двум другим столам соседей, нужно было отойти от своего стола или очень плотно прижаться к нему. На каждом столе стояли шумные примусы, потом появились керосинки и бесшумные керогазы. Керосин покупали в специальных магазинах, называемых «Керосиновыми лавками». Там в бидоны или большие бутылки разливали керосин литровым половником. Потом появились разливочные автоматы. Металлические жетоны на литр керосина, как сейчас помню в форме буквы «Н», продавали в кассе. В керосиновой лавке, конечно, очень пахло керосином, и там ещё продавали сопутствующие керосину товары: примусы, керосинки, керогазы, керосиновые лампы, фитили к ним, мыло и разное другое.
Мама занялась хлопотами с нашей пропиской. Пропуск в Москву не обязательно давал право на прописку. Прописка осложнялась ещё и тем, что у бабушки была комната с очень маленькой площадью. Нет прописки, не положены продуктовые карточки и право устройства на работу. Начались мытарства, приводившие маму и бабушку в отчаяние. Тётя Оля, сестра отца, и другие женщины родственницы умеющие шить, шили бюстгальтеры, кружевные женские воротнички и нарукавные манжеты для платьев, продавали это на рынках. Мама включилась в эту работу, швейная ножная машинка у бабушки была. Эта работа стала подспорьем к небольшим деньгам по аттестату отца. Карточек у нас долго не было, а желание кушать не проходило. Наконец каким то образом маме удалось выхлопотать временную прописку, что дало ей право устроиться на работу в организацию «Гинцветмет», через улицу напротив нашего дома, стрелком в военизированную охрану.