22 июня 1941 года
22 июня мы проснулись в 4 часа утра от необычных звуков канонады в стороне границы. Выглянули в окно, послушали гул канонады и легли опять спать, отец всех успокоил, предположив, что очевидно начались учебные манёвры. Дальше под непривычный гул уснуть не удавалось, но через некоторое время наступила тишина, обеспечив продолжение сна. В 7 часов с нижней дороги услышали шум от колёс движущихся множества конных телег. Раздвинув занавески окон, увидели вереницу конных упряжек, на телегах которых лежали и сидели красноармейцы, перевязанные бинтами в разных местах тела, причём у многих сквозь бинты проступала и видна была кровь. Кто-то из домашних сказал, что бинты и кровь хорошо выполненный камуфляж. Да, мы не верили, что началась война.
Было воскресенье, сон развеялся, собирались завтракать и к обеду идти в гости к Заборским. Вдруг в дверях появился красноармеец с винтовкой. Как оказалось это посыльный из части отца. Он сказал, что отцу нужно немедленно явиться в часть. Отец быстро надел форму, и они с красноармейцем ушли. Мы позавтракали. Я вышел во двор и увидел низко летящий самолёт с крестами на крыльях. Быстро вкинув руки с мнимой винтовкой, я как бы прицелился в него. Из дома выбежала хозяйка и за руку втащила меня в дверной проём, бормоча на ломаном польско-русском языке, что так делать нельзя, что это опасно.
Время шло, тревожное ожидание отца затягивалось. Мы обещали в обед быть в гостях у Заборских. Идти или нет? Уходя, отец сказал, что наш визит к Заборским не отменяется, что к обеду мы должны быть там, и что они с дядей Веней Заборским придут обедать туда. И мы пошли. Заборские жили в противоположном районе. Идти нужно было через центр города, мимо расположения части, где служил отец.
Подойдя к шоссе, видимо пересекавшему город с востока на запад, мы увидели вереницу войск и военной техники движущихся в сторону границы. Шеренги строя красноармейцев, рычащих танков и машин с прицепами пушек, повозок с конными упряжками двигались настолько плотно, что напоминали большую зелёную гусеницу. Мы с трудом перешли шоссе на другую сторону.
Город Самбор небольшой, чистый, асфальтированный, с квадратами перпендикулярных нешироких улиц, с туннелями тенистых зелёных деревьев над тротуарами. Дома в основном одноэтажные с палисадниками, огороженными аккуратными низкими одинаковыми заборчиками из штакетника, но у каждого дома заборчики покрашены в разные цвета. За штакетными заборчиками обязательно посажены цветы. Проходя расположение воинской части, в штабе мы повстречались с отцом и дядей Веней. Они сказали, что произошло нарушение границы со стороны Германии, но обед не отменяется, и приказали нам следовать дальше к тёте Жене Заборской. Город небольшой, городского общественного транспорта нет, все опять двинулись пешком, за исключением маленького трёхлетнего Володи и меня. Володю мама по очереди с Тамарой несли на руках, а я поехал на детском двухколёсном велосипеде. Дядя Веня поручил мне Светкин велосипед доставить к ним домой. Почему велосипед оказался в штабе войсковой части? Не знаю. Я не умел кататься на двухколёсном велосипеде, но к моему удивлению и удивлению всех, после двух попыток, сразу поехал. Оттого что сразу получилось, испытал огромное удовольствие.
Тётя Женя и Света ждали нас. Они сибиряки из Новосибирска и пригласили нас на обед с сибирскими пельменями. Дядя Веня и отец не долго задержались. Сибирские пельмени, конечно, были с водочкой. Из их разговоров я понял, что на время придётся уехать, что, может быть, и их часть должна отступить. Но они совершенно искренне говорили, что это ненадолго, поэтому много вещей брать не нужно, а вещи оставляемые спрятать за печку или в подвал. До сих пор удивляюсь, как им в такой момент удалось отлучиться на обед из части. Очевидно, ещё не доходило до сознания всех, что эта война всерьёз и надолго.
Дом, в котором жили Заборские, находился тоже на тихой улочке окраины города расположенной на пригорке. Внизу был стадион с футбольным полем, воротами, круговой беговой дорожкой, с небольшим количеством рядов скамеек для зрителей. Стадион находился в треугольной ложбине, с одной стороны пригорок с улицей, где был дом Заборских, а с двух других сторон две железнодорожные насыпи. Стадион пустой, людей нет, видимо все были заняты случившимися событиями, кругом необычная тишина, внушающая необъяснимую зловещую напряжённость и тревогу. Мне, с разрешения родителей, удалось вдоволь покататься на велосипеде по спортивной круговой дорожке стадиона. Катаясь, я ещё раз увидел в небе два немецких самолёта, и они на сей раз стреляли из пулемётов. Не помню возвращение от Заборских домой.
В понедельник 23 июня отец рано ушёл в часть. Где-то в полдень опять появился красноармеец с винтовкой и сообщил маме, что нам нужно быстро собрать вещи и вместе с ним срочно прибыть в часть, где располагался штаб. Помню, как мама и Тамара были встревожены и растеряны, как стали быстро и суматошно собирать необходимые вещи. Как оказалось потом, собрали не совсем то, что нужно, многое необходимое осталось, зато в суматохе забрали узел с новыми портянками отца. Мне вменили в обязанность нести пустой чайник. Эта была моя персональная обязанность.
С чемоданами и тюками, что могли унести с собой, мама Тамара, я (9 лет), Вера (4 года), Володя (3 года) явились в штаб. Там было уже много женщин и детей из семей командиров части. Через некоторое время нас всех собравшихся погрузили на открытые грузовики и отвезли на вокзал. Выгрузили нас на товарной платформе с подъёмным пандусом для машин и подвод, привозящих грузы. Платформа была плотно забита людьми, в основном женщины с детьми, с чемоданами и узлами. Сопровождавший нас командир сказал, что к платформе будут подаваться составы вагонов, в которые нужно садиться и уезжать. Мы выгрузились на край внешней стороны платформы. К краю платформы со стороны подаваемых вагонов пробиться невозможно.
В небе появились немецкие самолёты с крестами, но не бомбили и не стреляли. На платформе шумно, напряжённо и тревожно. Наконец появился состав товарных вагонов теплушек. Платформа загудела от многочисленных криков, колыхнулась, все приготовились к посадке. Как только вагоны остановились, начался абордажный штурм, все вламывались в открытые проёмы вагонов с душераздирающими криками и в совершеннейшем беспорядке. Вагоны заполнялись быстро и до отказа плотно, там вряд ли можно было сесть.
Так как мы приехали позже всех, кто был уже там, и расположились не в первых рядах от края платформы со стороны рельсов, то в первый состав эшелона эвакуированных мы не попали. Не смогли попасть все наши семьи во второй и третий составы. Одна из женщин наших семей увидела знакомого красноармейца по каким-то делам оказавшимся на вокзале, и попросила передать в часть о нашем бедственном положении. Прошло немного времени, и вдруг я увидел отца, шагающего впереди строя двенадцати красноармейцев с винтовками, висевшими на ремнях на плече. Помню, они шли строем по два человека, а шеренгу из шести человек я смог сосчитать.
К четвёртой подаче состава, красноармейцы встали, так что сделали для нас коридор до открытого проема двери товарного вагона и пропустили нас. По этому коридору мы с вещами загружались в вагон бегом. После нашего забега вагон быстро заполнился людьми. Стоял крик, шум, перебранка. Так как мы, дети, забежали в вагон первыми, то успели расположиться на нарах наверху. Я, Вера, Володя, Света заняли место на нарах у окна. На нарах можно только лежать и сидеть. Вниз спуститься невозможно, там места не было. Мама как-то, почти по головам, пробралась к открытой двери, я, Вера и Володя высунули головы в окно. Отец стоял на перроне и успокаивал маму, шутил, смеялся, говорил, что всё это ненадолго и что в конце войны привезёт усы Гитлера. В 1945 году он приехал в Москву в отпуск из города Магдебурга в Германии. На его лице под носом были усы как у Гитлера, которые он носил всю жизнь.
Состав долго не стоял, как только заполнились вагоны, лязгнули буфера. На перроне стоял отец и ещё много людей не сумевших попасть в вагоны. Мы поехали, отец махал нам рукой. Впереди были четыре года разлуки, потерь близких, скитаний, лишений, страхов и голода.